Владимир Владимирович Лорченков родился в 1979 году в Кишинёве. Рос в Забайкалье, Заполярье, Венгрии и Белоруссии. Когда ему было 12 лет, семья вернулась в Кишинёв. Окончил факультет журналистики Молдавского государственного университета, одиннадцать лет работал в молдавских СМИ, сейчас работает PR-менеджером в туристической компании (Стамбул), живёт в Кишиневе. Первая публикация – в 2002 году в журнале «Новый мир». Лауреат премии «Дебют» (2003) в номинации «Крупная проза», шорт-лист в номинации «Малая проза» (2001), шорт-лист «Русской премии» (2006). Лауреат «Русской премии» 2008 года в номинации «Большая проза» за повесть «Там город золотой» (издана «Гаятри» под названием «Все там будем»). Автор семи изданных книг: сборник «Усадьба сумасшедших» (2004), «Я, Дракула и остальные» (2007), «Самосвал» (2007), «Все там будем» (2008), «Букварь» (2008), «Время ацтеков» (АСТ, 2009), «Прощание в Стамбуле» (АСТ, 2009).
Интервью с Валерием Иванченко.
– Владимир, глядя на обложки, под которыми Ваши книги выходили в «Гаятри», я долго полагал, что Вы юморист или детский писатель…
Владимир Лорченков: Авторство книг для детей не относится к числу моих многочисленных недостатков (ну, или немногочисленных достоинств – как угодно). Вероятно, Вас ввела в заблуждение моя книга «Букварь», вышедшая в замечательном издательстве «Гаятри». Но это – постмодернистский роман о любви, в тридцати трёх, по количеству букв в русском алфавите (потому и название «Букварь»), главах. Также меня никогда не относили к юмористам, напротив, упрекали иногда в излишне мрачном взгляде на жизнь. Что, впрочем, тоже не соответствует действительности… Если говорить о каких-то определениях, то я постмодернист в хорошем смысле этого слова. Как Барнс или Фаулз.
– Стоит ли верить определению «молдавский Кустурица»? Последние Ваши романы выглядят совершенно по-европейски.
Владимир Лорченков: Начинал я – и охотно признаю за собой эту родовую травму, так как нанес ее себе вполне сознательно – как представитель так называемого «нового балканского течения». Звучит красиво, но только звучит. Я просто, поняв, что вполне готов приступить к писательству, решил проверить, владею ли формой. После чего написал пару рассказов «под Апдайка», отчего-то принятых за рассказы «под Павича», отсюда и волшебное слово «Балканы». То был первый этап.
Такое начало создало в представлении многих иллюзию того, что «молдавский Кустурица» родился и отныне на рынок будут (не слишком часто, чтобы не надоело) поставляться тексты про солнце, вино и оживших мертвецов. Я с этим никогда не спорил, потому что это забавно (а я люблю, когда смешно), это полезно для имиджа, и это была возможность пробиться на рынок (не в коммерческом смысле – любой писатель поймет, о чем я), а я хочу, чтобы мои книги читали. И, в конце концов, мне и хотелось писать подобные тексты, поэтому то была необходимая ступень моего развития. Скажем, таким образом я скрестил русский язык и молдавскую действительность. В результате всего этого появилась молдавская литература на русском языке. Я ее создал. Это мои тексты «Все там будем», «Хора на выбывание», «Руническая Молдавия», «Последняя любовь лейтенанта Петреску». Для Молдавии это – будущее. Как звездолет для туземцев бассейна Амазонки. 25-й век… Ориентируясь на это, они будут создавать свою литературу в дальнейшем.
А для меня это – уже закончившийся второй этап.
После него начался третий. Те самые европейские романы, о которых Вы говорите.
В принципе, есть еще и четвертый, потому что третий для меня уже, наверное, в прошлом… Это издержки писательства: другие только открывают то, что для тебя вчерашний день… Но о четвертом этапе, наверное, не имеет смысла говорить прежде издания книг.
– Есть ли в «Прощании в Стамбуле» и «Времени ацтеков» сознательная ориентация на западные образцы?
Владимир Лорченков: Мне кажется, «Время ацтеков» и «Прощание в Стамбуле» – это русская литература. Но новая русская литература. Наверное, из всего написанного на русском языке лишь некоторые вещи Лимонова (в частности, «Смерть современных героев») можно сравнить с этими моими книгами. Я, конечно, говорю о настроении. Об ОЩУЩЕНИИ. Проза на русском, но совершенно западная. По духу это качественные западные тексты. При этом подобное направление кажется мне будущим русской литературы.
То, что мои ранние вещи можно отнести к молдавской литературе, а эти – к русской, – вполне нормально. Рыба, вышедшая из воды, – еще не животное в шерсти. Просто она ПЕРВАЯ, и, обретя конечности, сохраняет еще и признаки рыбы. Я оказался в ситуации Гоголя, тоже начинавшего с МЕСТНОЙ литературы. Согласитесь, «Вечера на Хуторе близ Диканьки», будь они написаны сегодня, вполне можно было бы считать русскоязычной украинской литературой. Конечно, закончил Гоголь литературой русской. Но русской – НОВОЙ. Русской литературой Гоголя, которой до него еще никогда не было.
Так и я, как мне кажется, делаю сейчас русскую литературу – такую, какой ее еще не было. Я понимаю, что все это звучит довольно забавно, в особенности – что это пишу я, определяя свое место. Но рыба, должно быть, тоже пошлепала без аплодисментов, и на фоне жрущих, дерущихся и пасущихся динозавров событие это, наверняка, не выглядело мироопределяющим.
То есть, на мой взгляд, и «Время ацтеков», и «Прощание в Стамбуле», и следующая книга, которая вскоре выйдет в АСТ в этой же серии, – новая русская литература.
Если же говорить про образцы, то я не руководствуюсь каким-то образцом перед написанием нового текста. У меня есть ряд любимых писателей, и я упоминаю их довольно часто: Барнс, Мейлер, Миллер, Хеллер, Гашек, Стейнбек, Хемингуэй, Фитцджеральд, Бабель, Амаду, Костер, Фаулз, Селин, Гари, Лимонов, Буковски… Я соревнуюсь именно с этими авторами. Ну, или, если правильнее, – они – ориентиры в моей писательской системе координат.
– Закладывалась ли в последние романы некая «формула успеха»?
Владимир Лорченков: Разумеется, когда я писал эти книги, то думал об успехе (как и всегда, когда пишу книгу, любую). Вопрос лишь – каком. Для меня успех – самореализация. Грубо говоря, каждый раз я хочу написать книгу, которую поставят на полку и будут читать, книгу, которая будет не хуже текстов авторов, творчество которых я считаю для себя образцом. Я хочу победить самого себя, хочу сделать лучше всего самого лучшего, что я могу сделать. Всё, что меня интересует, – это преодоление самого же меня. В этом смысле я очень самодостаточен, мне никто не нужен, и ничего не нужно. Именно поэтому, кстати, мое будущее в плане успеха в его общепринятом понимании представляется мне довольно радужным. Кому не нужно ничего, получает все. Я этим не руководствовался никогда («не хотеть ничего, чтобы получить все» – неправильная формула, она не работает), но это ощущается. Благодаря удивительным стечениям обстоятельств, в числе которых встреча с литературными агентами Юлией Гумен и Натальей Смирновой, выходят книги, и эти книги даже удостаиваются премий. Это здорово, но это побочное в писательстве дело. Главное – акт творения. Если удалось, то это успех.
– Каким Вы видите своё будущее?
Владимир Лорченков: Я умру, безусловно. Вопрос – что произойдет до этого? Цель любого мыслящего и творящего (что тесно связано) человека – достичь предела самовыражения. Вопрос, что делать потом. Можно застрелиться, как Гари, можно поехать в Африку спекулировать, можно стать бродягой и попрошайничать в Мексике, можно открыть национал-большевистскую партию, можно… Тут – как Бог подтолкнет. Будущее же меня как писателя совершенно очевидно. Я напишу еще десятка два (к нынешним двум десяткам) книг. Они будут. А я – нет.
– Что для Вас писательство?
Владимир Лорченков: Писательство для меня – это времяпровождение.
– Связано ли жанровое разнообразие Ваших книг с творческой эволюцией?
Владимир Лорченков: Я не думаю, что смена жанра имеет какое-либо отношение к эволюции в творчестве. Можно развиваться, оставаясь в рамках одного жанра. Я их меняю просто потому, что когда-то в детстве был огорчен схожестью романов Ремарка между собой. Вы не представляете, каким разочарованием может стать для десятилетнего мальчика героиня, однообразно умирающая в десяти книгах от чахотки. Дети-то воспринимают любую книгу вне контекста личного опыта. Это в двадцать и старше я автора пойму и прощу. А когда ты чист в плане личной истории, ты воспринимаешь любую книгу как Выдумку. Так неужели детали нельзя выдумать разные? Мне подумалось, что, если я когда-нибудь стану писать книги, то постараюсь писать их максимально разными, чтобы не разочаровывать какого-нибудь мальчика, стоящего в библиотеке между стеллажей. Конечно, я подумал не так красиво, но что-то в этом роде… Да, полностью избегать повторений не удается – а иногда делаешь это осознанно, потому что исчерпываешь тему, и, наверняка, какой-нибудь нынешний мальчик меня за это жестко упрекнет, – но мои книги можно, наверное, разделить на три-четыре группы. И группы между собой будут практически непохожи.
– Ваш личный опыт в романах присутствует?
Владимир Лорченков: Личный опыт в книгах всегда и есть, и нет. Я никогда не убивал человека, вырезав ему сердце. Мне действительно много лет снился сон, что я когда-то давно убил человека, постарался забыть об этом, но вспоминаю во сне, и понимаю, что проклят навечно. Что-то вроде сна Пилата, только с плохим концом, помните? Только с плохим концом… Подобное делает ваше сознание сумеречным. Да, я работал в газете и занимался криминальной хроникой несколько дольше, чем мне бы сейчас хотелось. Да, я… Нет, я…
В книгах все и правда, и неправда, а как разделить – я не знаю, поскольку книга – это вещество, появившееся в результате какой-то необратимой химической реакции и обратно отыграть невозможно. Это как стекло из песка и свинца. Вы его сделали, и оно уже не станет песком, не станет свинцом.
